Irina Right

В первой части разговора с автором проекта “Коломенска пастила” Еленой Дмитриевой мы говорили о личном. Она рассказала мне о том, почему никогда не хотела переехать в Москву, и как строгое воспитание отца помогло ей победить рак.

Во второй части интервью речь пойдет о том, как Елена планирует защитить свое дело от власть имущих, почему учебники вредны, а социальный бизнес — это не про инвалидов. Налейте кофе, лучше сразу несколько чашечек, разговор будет долгим.

—  В начале нашего разговора вы рассказывали о дочери, которая не захотела учиться в Англии. Чем она сейчас занимается, помогает в вашем бизнесе?

—  Я никогда не хотела вовлекать своих детей в бизнес. Видимо у меня это от моей семьи, потому что папа всегда очень хотел, чтобы я продолжала его дело. (Прим. ред.: “Отец Елены владеет заводом строительных материалов”). Он активно продвигал это видение, причем без всяких шансов на другое мнение. Либо ты дублируешь модель родителей, либо отвергаешь напрочь. Я отвергала эту концепцию, старалась дать детям возможность выбрать свой путь. Моя старшая дочь всегда увлекалась животными, ветеринарией, недавно она закончила Тимирязевскую академию по специальности коневодство.

—  Неожиданно.

—  Да, неожиданно. Ей это очень нравится, она хочет быть фермером, заниматься агротуризмом. Но недавно она мне говорит: “Мама, мне что-то стало денег не хватать, мне уже недостаточно той суммы, которую ты мне даешь”. Я сказала, что больше ей ничем помочь не могу, пусть идет работать. Предложила пойти ко мне в музейную фабрику. Она согласилась. Я взяла ее в магазинчик на продажу пастилы. Но у нас работа специфическая: весь персонал, включая уборщицу, носит исторические костюмы (есть у нас некоторые неодетые граждане, например грузчик, он выбивается, разрушает атмосферу, но мы и до него доберемся). Как оказалось, это влияет на человека, трансформирует его, он начинает себя по-другому ощущать. Платье, макияж, прическа, с тобой постоянно фотографируются — ты фактически на сцене. Дочь сама от себя не ожидала, что ей так понравится. Она прониклась общением с людьми из этого состояния. Вот так и прижилась, теперь работает на продаже и в качестве старшего администратора, плюс общается с клиентами по телефону.

— Вы сказали “старшая”, а младшая дочь чем занимается?

—  Младшая закончила 8 классов. У нее огромное желание находиться у меня на работе, в этой обстановке. Пока она моет посуду и помогает на подсобных работах. Дети ее возраста не могут работать полный день, поэтому их ставят в график на несколько часов. Так они дерутся за эти часы, чтобы пойти поработать. А работа грязная, сложная. Для меня это было большим открытием. Даже не знаю, что их так притягивает, может быть сама атмосфера места, что все в хорошем настроении, одеты определенным образом.

 

—  В одном интервью вы рассказывали что нужно было изучить только при реконструкции одного пастильного производства: “Были изучены традиции промышленного садоводства, фабричное и рабочее законодательство Российской империи, технологии кондитерского производства конца XIX — начала XX веков, история предпринимательской деятельности… ”. Кем “были изучены”, вы сами все это делали?

—  Сначала я делала все сама. Это сейчас у меня появилась команда: научный сотрудник изучает литературу и документы, а потом дает мне только выжимки. Я уже не сижу в архивах, времени не хватает, но в начале, да, все сама изучала. Это же очень интересно, так затягивает. Хорошо, что сейчас многое оцифровывается, попадает в сеть — это очень облегчает поиски.

—  Сколько человек сейчас в команде?

—  Только фабрику обслуживает 60 человек. Раньше у нас была удаленная бухгалтерия, теперь появилось два штатных бухгалтера, так как очень вырос документооборот. Еще есть профессиональный архитектор — вот это действительно редкость. Очень сложно найти хорошего, практикующего специалиста, у которого не МАРХИ книжечка, а десятилетний опыт восстановления зданий. С ней нам очень повезло. Архитектор, конечно, специфическая женщина (смеется). Как все фанаты — максималистка. Есть в ней бескомпромиссность, когда она говорит: “Копаем до центра земли”. И неважно, что в бюджет не закладывали.

—  А что насчет продаж и маркетинга, кто отвечает за эти направления?

—  В штате нет таких специалистов, по вопросам маркетинга я периодически консультируюсь со специалистами и знакомыми бизнесменами. Очень полезными были стажировки в европейских музеях. Но пока я больше действую интуитивно. Я считаю, что в первую очередь создаю и продаю впечатление, в этом моя сила.

—  Все, что о вас написано в СМИ, выглядит очень сладко: тут власти молодцы, там люди помогли, здесь энтузиасты грант дали. Но кое-где я все-таки услышала крик вашей души: “Было дикое сопротивление на первом этапе, поскольку для властей мы были чужими и никому не известными девочками и мальчиками, которые предлагают сделать что-то непонятное”?

—  До сих пор воспринимают как чужих. Это культура такая. Коломна — это старый город, тут есть деление на своих и чужих. Это вам не Амстердам, где все свои. Если в Коломну приезжают люди, они по умолчанию чужие. Все с вами будут хорошо говорить, улыбаться, но делать ничего не станут. Интегрироваться в эту структуру очень сложно. Я не критикую людей, это просто констатация факта, данность этого места. Для того чтобы тебя это место приняло, ты должен в него сильно вложиться. Завоевать доверие у места. Когда ты ему отдашься, тогда и место отдастся тебе в ответ.

— А с кем сложнее всего, с какими группами населения?

—  Достаточно сложно взаимодействовать с местной культурной общественностью, есть такая интеллектуальная элита, которая себя позиционирует как люди от образования, истории, искусства, краеведы. Когда мы приходим и рассказываем им о том, что они должны знать, но не знают, начинается ревность, всякие мерзкие чувства всплывают. Но это для всех типично. Я представляю: сижу я на своей музейной фабрике, приходит ко мне какая-то девочка и начинает рассказывать как пастилу делать. Как я буду реагировать? Как человек более или менее осознанный, я бы заинтересовалась конечно. Но где-то там в глубине червяк бы поселился: кто ты есть такая, чтобы меня учить? У них точно такие же процессы, особенно, если ты себя позиционируешь себя как лучший научный сотрудник краеведческого музея, а тут ты ему рассказываешь, что нашла старинный рецепт пастилы, который они 15 лет искали, и не смогли найти.

—  Сразу возникают вопросы: а вдруг он ненастоящий? Вдруг дурят?

—  Именно так первое время и было, был такой скепсис, но когда мы стали показывать документы, с ними не поспоришь. В них все написано, чего спорить? Мы правда никогда особенно ничего не доказывали, старались не конфликтовать. Но ревность присутствует и она объективная, это нормально. Важно здесь не уходить в оппозицию, а все-таки искать возможности для коммуникации.

—  Есть какие-то свежие примеры позитивного взаимодействия с культурной общественностью?

—  При нашей музейной фабрике образовался театр и мы сделали перфоманс, посвященный презентации книги местного краеведа Романа Словацкого. Он перевёл Шекспира так, как он его чувствует и понимает. Мы это дело спонсировали, чтобы продвигать наших авторов на культурном рынке. Мы буквально за две-три репитиции слепили представление, и получилось так хорошо. У нас есть балетный мальчик в труппе, он играл темную леди в средневековом бархатном платье с длинным шлейфом, плюс длинные волосы и балетная пластика — это сшибает. Камерная обстановка, играли одни мужчины, как и в шекспировском театре. В тридцати минутах сложилось все: профессиональное драматическое чтение Шекспира, балетная пластика, световые эффекты, снег шел, дождь лил, а музыка — это отдельная история. При нашем театре появилась маленькая музыкальная группа, которая восстановила средневековые инструменты, характерные для нашего места — это XIV век. Конечно у нас не стопроцентная реконструкция, потому что мы не делали струны из жил животных, но сама форма, материалы, из которых инструменты сделаны, все очень близко к оригиналу. В группе работает девушка — тоже фанатичный профессионал, теоретик музыки. Она занималась звукоизвлечением, в те времена же не умели записывать звуки, нотной грамоты не было, и звуки описывали словами. Наш музыкант написал средневековые мелодии на стихи Романа Словацкого. И эта интерпретация Шекспира, исполненная под русскую средневековую музыку, возымела эффект. На представлении присутствовала управляющая культуры, она была шокирована этим театром. В Коломне нет ничего подобного, театра вообще нет. Есть любительский народный театр, которому 90 лет, он все равно классический. А мы используем современные средства.

—  Вам не предлагали помещение, чтобы создать полноценный театр?

—  Пока нет, ничего нам не предлагают. Я понимаю, что у них нет никаких ресурсов. Но честно, я уже не хочу никакие муниципальные помещения. Нам же сначала дали одно, а потом отобрали. Игры “идите сделайте, а потом мы у вас заберем” мы уже проходили.

“Идите сделайте, а потом мы у вас заберем” — это мы уже проходили.

—  Сколько вы уже зданий отреставрировали в Коломне?

—  Мы начали в 2007 году и за свои деньги отреставрировали пять зданий, облагородили площадь, поставили водоразборную колонку, фонарики, сделали проект благоустройства территории вокруг храма.

— Не боитесь, что отреставрируете полгорода, поставите бизнес на ноги, а потом власти скажут: “Спасибо за сотрудничество, девочки и мальчики, вы отдали свою дань предкам. Теперь мы берем весь этот “тяжкий труд” в свои руки. Есть идеи, как защитить свое дело?

— Могут. Как мне кажется, нас спасает только то, что это бизнес, который мало кто сможет вести. Чтобы им управлять, надо быть человеком: а) творческим и б) очень многогранным. Нужно уметь собирать несобираемые вещи: театр, наука, туризм, экономика, пищевое производство и сервис. Это не все могут, не все чувствуют. Есть хорошие управленцы, есть хорошие маркетологи, но не все вместе. Плюс нужно обладать вкусом. В России я столкнулась с дефицитом вкуса. Видимо мы как-то так воспитаны, а может быть это советская эпоха убила вкус или исторически еще не сильно продвинулись как общество в целом, но со вкусом у нас явные проблемы. И даже к профессионалам в этой области, например, дизайнерам, есть вопросы, они же простых вещей не видят. Так что все эти вещи немного страхуют.

Со вкусом у нас, в России, явные проблемы.

Были люди, которые приближались, чтобы познать, а потом воспользоваться, но когда они понимают как все это работает, они постепенно отползают. Слава богу, они хотя бы дают адекватную оценку, что бизнес не такой простой. Многие решения, которые были бы эффективны для другого бизнеса, тут просто не работают. У нас безумные и абсурдные идеи выстреливают.

Мне кажется, нас спасает только то, что это бизнес, который мало кто сможет вести.

—  А что касается профессиональной ревности, есть, например компании с туристического рынка, которым вы переходите дорогу. Условно в музей калача не идут туристы, а идут к вам?

—  Музей калача тоже я создала (смеется). Туристический поток ведь неравномерен, музей пастилы всех вместить не может. Все хотят приехать в субботу и воскресение, а в понедельник уже меньше людей. Чтобы удовлетворить потребности туристов, мы не можем сделать один большой музей пастилы, поэтому мы создали много маленьких многоплановых точек.

Изначально была идея создать музейную сеть, которая бы удовлетворила разные потребности гостей. Одним нужна более глубокая информация, которой нет в интернете. Другим важен экшен, таких около 70% аудитории, они хотят чтобы было весело, не загрузно, чтобы им не читали лекции. Русские вообще эмоционалы в общей массе, поэтому на них нужно воздействовать соответственно. В итоге мы создали пять музеев, которые удовлетворяют потребности всех групп туристов. Если дать группе возможность посетить все музеи, на это понадобится два дня, причем они будут загружены с утра до вечера.

—  Но это в рамках одного владельца, а что касается разных собственников?

—  Конечно они начинают конкурировать, к кому пойдут, к кому не пойдут, какие у кого цены. Сейчас, поскольку мы разделились, мы находимся в состоянии конкуренции. (Прим. ред.: В 2015 году между основателями коломенского музея и фабрики пастилы Еленой Дмитриевой и Натальей Никитиной произошла ссора: в октябре НП «Город-музей», которым руководит Никитина, подало в Арбитражный суд Московской области иск к ООО «Коломенская пастила», возглавляемому Дмитриевой. В январе 2016 года встречный иск с аналогичными требованиями к НП «Город-музей» подала «Коломенская пастила»). У меня музейная фабрика, а у моего партнера другие точки. Я считаю, что можно нормально дальше работать.

—  А почему вы перестали работать вместе с вашим партнером Натальей Никитиной? Как планируете дальше вести бизнес?

—  Как партнеры. Я считаю, что можно дальше успешно работать на одном рынке, главное эту психологическую внутреннюю проблему преодолеть. Когда вместе все создавалось тяжело внутренне пережить какие-то моменты. А так, ну как с девушками, у которых бизнес мыловаренный и карамельный, мы работаем.

—  Мыло и карамельки — это совершенно другая история, согласитесь, масштаб бизнеса не сравнить да и вы не начинали с ними вместе, как с Натальей. Обычно партнерство — это мощная синергия, достаточно сложно продолжать, когда такая важная часть выпадает.

—  Мне, честно говоря, не сложно. Я не знаю как Наталье, потому что мы с ней уже год не общаемся. Сложность в том, что мы, к сожалению, не смогли цивилизовано это сделать. Умение в определенные моменты делиться — это тоже преодоление, мы не смогли договориться, понять как поделиться и поэтому до сих пор воюем. Война еще не закончилась и мы это делаем с привлечением всех возможных орудий, включая полицию. Но я надеюсь, что в конечном итоге все это завершится.

—  А что именно стало камнем преткновения?

—  Ну, если интересно, то можете у Натальи спросить. Потому что у меня не было никаких претензий и вопросов. А вот у нее много.

—  Признаюсь честно, что пастила, сделанная по старинной технологии, у меня ассоциировалась только с Белевской. Почему так получилось? 

—  Тут есть очень интересная параллель: коломенской пастиле уже 300 лет, ее ели еще в Петровские времена, а на время Екатерины II пришелся пик ее популярности. Московский рынок сформировался где-то в XVII веке, и так как Коломна находится рядом, местные производители всегда могли доставлять туда свою продукцию. Белевцы же начали производить свою пастилу только во второй половине XIX века, когда стало активно развиваться транспортное сообщение и появилась возможность доставлять пастилу из мест, где произрастают яблоки, в столицу и на другие крупные рынки. Однако они сразу стали делать пастилу по фабричной технологии. Тогда как в Коломне были приняты домашние способы приготовления этого десерта. Белевцы вышли позже, но сразу сделали это масштабно, они были нацелены на большие производства, крупные рынки, поэтому в короткие сроки стали популярны.

Это было сто лет назад и вот теперь история повторилась. Мы восстановили технологию производства пастилы, открыли музейную фабрику в 2009 году. А в 2011 году появились белевские и другие производители, которые сразу начали с агрессивного маркетинга, выхода на массовые рынки России и Европы. Мы, коломенская пастила, изначально себя позиционировали по-другому. Моя идея заключалась не в том, чтобы просто производить пастилу, а сделать из Коломны туристический объект, развивать город. Вот тогда и появляется, и пастила, и конфетки и мыло, и калачи, все что угодно — это все разные продукты, которые привлекают туристов. Основная цель — формировать локальные продукты, сувениры, которые как магнит тянут на себя, к нам в Коломну. А у белевцев другая задача — они работают как производители пищевого продукта, который, наоборот, распространяется из Белева в другие города и страны. Поэтому сейчас мы находимся на разных рынках, коломенская пастила — на рынке локального продукта, сувенира и подарка, они — на рынке пищевого продукта. Плюс ассортимент продукции у нас совершенно разный.

Моя идея заключалась не в том, чтобы просто производить пастилу, а сделать из Коломны туристический объект, развивать город.

— Вы не планируете выходить на массовый рынок?

— У нас внутри идут жаркие споры о том выходить или нет на массовый рынок. А если выходить, то с чем. К нам есть интерес у потребителей в Москве, Европе, Азии, но у всех разные предпочтения. Ассортимент очень большой и мы думаем как его лучше представить, под каким брендом, современный это должен быть продукт, хипстерский, или, наоборот, с акцентом на старые традиции.

— У вас  хороший бэкграунд для политической карьеры. Не думали побороться за пост мэра или губернатора?

— Нет, я не люблю политику, мне это абсолютно не интересно. Я вообще за делание, а не за разговоры. Моя проблема в том, что я больше делаю, нежели успеваю рассказать об этом. Сделала продукт, о нем еще никто не узнал, а я уже другой создаю.

— У вас фактически ручное управление. Нет опасения, что бизнес начнет так стремительно развиваться, что вы просто не будете успевать во все включаться?

— Есть такая проблема. Это можно сделать только за счет профессиональной команды. Сложно находить способ совместного существования творческих личностей, тем более, если они становятся профессионалами, появляется борьба амбиций, ревность, кто вперед и так далее. Тут надо уметь управлять людьми. Если ты им даешь слабину, то они начинают раскрывать все свои негативные качества.

Когда растет бизнес и нужно увеличить темп, это можно сделать только за счет профессиональной команды.

— Как-то вы говорили, что главный критерий отбора сотрудников — это умение работать, и желание получать от работы удовольствие”. В России есть с этим проблемы?

— Да, но видимо закон вселенский работает — подобное притягивается подобным, если ты сам фанат, то и к тебе такие тянутся. Как говорит наш режиссер: “у нас не уживаются теплые. Не холодные или горячие, а теплые”. Люди должны болеть за дело. У тебя может не получаться, ты можешь быть не очень способным, но обязательно должно быть огромное желание научиться и быть полезным. Я сейчас стремлюсь к тому, чтобы те люди, которые работают на производстве, побывали бы и на продажах. Люди, которые делают коробочки, могли бы попробовать себя в театре. У нас каждый находит дело по душе: кто-то шьет, кто-то в саду помогает. Люди не только работают на своем участке, они прошивают всю компанию своим присутствием. Мне кажется, это хороший опыт, потому что люди, которые работают на производстве, но никогда не продают свой продукт, не видят глаза покупателей, не чувствуют так тонко, что им нужно. После общения с покупателем, у специалистов производства существенно повышается ответственность, они уже не могут делать некачественно или положить чуть-чуть помятое, потому что самим же потом это продавать.

— Все, что вы говорите, словно списано из бизнес-литературы, если взять какую-нибудь книгу по управлению компанией или мотивации персонала, там будет все слово в слово. 

— Я конечно училась в вузе, что-то читала когда-то, но это было так давно. Сейчас работаю по наитию, не читаю теорию по маркетингу или управлению. В какой-то степени эти знания ограничивают. Если у тебя развито творческое начало, этот канал открыт, то достаточно дать себе возможность реализовать свои ощущения — получится то, что написано в книжке, только лучше. По крайней мере, у меня это работает так: если я прочитала книжку, все, у меня установлены рамки, я понимаю, что так, как там написано, — это правильно, а то, что я думаю — не правильно, сомневаюсь, думаю, что это не будет работать. Поэтому я стараюсь не зашориваться, не ограничивать себя всеми этими вещами. Учебники работают хорошо в бухгалтерии, охране труда, технике безопасности. Во всех этих вещах знания написаны кровью, то есть они не просто так, это опыт прожитый, и лучше следовать их рекомендациям, чем творчески рисковать, придумывая правила безопасной работы. А вот при создании новых продуктов, программ и направлений учебники лучше не читать, они только тормозят.

При создании новых продуктов, программ и направлений учебники лучше не читать, они только тормозят.

— А что насчет  бизнес-курсов, конференций, на которых консультанты-теоретики учат строить малый и средний бизнес?

— Как-то  я поехала учить английский язык в Кембридж, рассчитывая на эффективность погружения в среду. Там я познакомилась с людьми, которые как раз делают семинары для студентов, рассказывают как бизнес строить, как управлять. У них все в теории так красиво расписано, как надо придумывать продукты, торговую марку, как ее описывать, как визуализацию для нее делать, какие цвета, слова выбирать и все это так детализировано. Я подумала: ничего себе, чего ж мы все сами изобретаем, надо взять и по книжке все сделать (смеется). И что в итоге? Мы такую туфту придумали. Звучит все ладно, выглядит красиво, дизайн великолепный, но не работает, потому что все мертвое, ничем не отличается от других, драйва нет. А рождение чего-то нового — это живой процесс, как в футбол играть: один пасанул мысль, она полетела, попала в другой отдел, там доработали, кинули дальше и так далее. И от этого футбола рождается нечто, что сидя в кресле с книжкой ты никогда не придумаешь.

Звучит все ладно, выглядит красиво, дизайн великолепный, но не работает, потому что все мертвое, ничем не отличается от других, драйва нет.

— А где у вас обычно происходит такой обмен мнениями, у вас есть офис в классическом понимании этого слова?

— У меня есть офис, но там никто за компьютерами не сидит. В нем стоит круглый стол, кожаные кресла, диван, и бесконечный кофе с конфетками. Приятный такой офис. Прийти ко мне в офис — это значит чай со сладостями попить. В этой обстановке мы общаемся на разные темы, в том числе на творческие. В таком творческом процессе и рождаются все программы, музеи.

— Есть еще какой-то источник идей?

— Поездки. Когда мы выиграли грант от фонда Потанина, нас отправили на  стажировку в Европу. Там показали как работают музеи разного уровня, рассказали как они привлекают средства. Для меня, например, было открытием, что в Британском музее нет штатных экскурсоводов. Там работают одни волонтеры. Все, кто хочет потом стать сотрудником музея, должны проработать волонтерами не меньше двух лет. Но зато там есть целый отдел, которые занимается привлечением денежных средств. Они нам рассказывали подробно о своей работе, какие вечеринки для членов клуба друзей проводят, кто такие члены этого клуба, это было интересно, такие новые для нас формы совершенно до этого неизвестны. Эти поездки были очень полезны. Мы не повторяем западные идеи на 100%, но так или иначе европейский опыт используем, он направляет, дает импульс.

— Можете поделиться какой-нибудь европейской идеей, которую вы смогли воплотить в жизнь в России?

— В частности создание музейной сети, основанной на локальных брендах, в Коломне — это оттуда. Есть такой комплекс Айрон-Бридж (Ironbridge Gorge) , который известен в мире как символ промышленной революции. По сути это викторианская деревня, в которую свезли здания, разные производства того времени, там можно посмотреть как изготавливали продукты, купить их, люди все в нарядах той эпохи. Даже полицейские в форме тех времен. При создании музейной фабрики мы подсмотрели у них то, что они не просто ходят в костюмах, но и говорят определённым образом, ведут себя.

— А вас отправили в Европу как победителей конкурса Потанина?

— Как лучший реализованный проект.

— Честно говоря, я никогда не верила во все эти гранты, думала, что их дают только своим. Вы выиграли два гранта и еще и беспроцентный кредит получили на развитие. Часто сталкиваетесь с недоверием, с тем, что люди ищут подвох, не верят в то, что в России можно строить бизнес честным путем? Спрашивают откуда гранты?

— Конечно. Это же наша культура, мы обязательно должны через знакомых что-нибудь делать. На самом деле через знакомых проще. Если есть такая возможность, почему бы ее не использовать? Но в принципе гранты можно получить и конкурсы выиграть. Но есть особенность — каждый конкурс специфичен, если ты научился писать для одного, это не значит, что сможешь хорошо составить проект для другого. Я писала в два фонда В.Потанина и В.Алекперова. У Алекперова все построено на социальном бизнесе, ты должен объяснить почему твой проект социально значимый. А поскольку в нашей стране еще не было сформировано само понятие социальный, у всех было разное мнение на этот счет, даже сами организаторы конкурса не имели своего четкого мнения.

— У всех первая ассоциация, что социальный — это про инвалидов?

— Да. Хотя в Англии, например, наоборот считают, что таких людей ни в коем случае нельзя выделять в отдельную группу. Они уверены, что наносят им колоссальный вред, показывая, что они особенные и им нужно помогать. Жалость приводит их к ничтожности, поэтому ни в коем случае нельзя выделять инвалидов в отдельную категорию, давать какие-то специальные льготы. Мы должны их интегрировать, давать возможность быть членом команды, если человек не может пройти ногами, дайте ему возможность проехать на коляске, если он не может глазами увидеть, дайте пощупать руками. Вот в это надо вкладывать средства, а не в льготы и в вытирание попы. Так что, когда мы писали свой проект, сначала преодолевали такие стереотипы, объясняли, что культура — это тоже социальные проекты, если мы создаем музей — это социальный проект, если мы развиваем территорию — это социальный проект, если создаем рабочие места и решаем проблему оттока молодежи в Москву — это тоже социальный проект.

Жалость к инвалидам приводит их к ничтожности.

— Русская провинция обычно представляется не очень привлекательной. Одна фраза: “За МКАДом жизни нет” чего стоит. Как считаете, в чем причина?

— Все в нашем сознании. Года три-четыре наш коллектив говорил, что мы живем в раю. Мы создали свою реальность, не смотрели телевизоры, узнавали случайно о войнах, о каком-то Крыме. У нас была своя жизнь: все в платьях ходят, сотрудники музеев курсируют между нашими же музеями. Поэтому реальность меняется, в этом я убедилась на практике. Хочешь жить в цветочках — сажай цветочки, хочешь ходить в платьях — носи платья. Если хочешь войны — ты будешь создавать войну. Что хочешь, то и получишь — это абсолютно реально, просто нужно жопу от дивана поднять и пойти что-то делать. Самое главное преодолеть момент внутренней лености. Как кто-то сказал, что “лень — это рак души”. К сожалению, наше общество вот этим немного побаливает. Конечно же за МКАДом прекрасная жизнь, хорошие климатические и природные ресурсы, много не загаженных земель. В этом плане я очень уважаю Достоевского, который пророчествовал, что будут сады, и будут фабрики в садах, и будут люди жить в этих садах.
(Прим. ред.:“Но пусть каждый фабричный работник знает, что у него где-то там есть Сад, под золотым солнцем и виноградниками, собственный, или, вернее, общинный Сад. Что его дети с землей растут, с деревьями, с перепелками. И фабрика-то середи Сада устроится. Человечество обновится в Саду и Садом выправится — вот формула. Кончится буржуазия и настанет Обновленное Человечество. Оно поделит землю по общинам и начнет жить в Саду”. Ф.М. Достоевский).

Мы создали свою реальность, не смотрели телевизоры, узнавали случайно о войнах, о каком-то Крыме.

В идеи жизни в садах ничего сложного нет, она реальна. Сейчас же дефицит яблок, у нас уже яблоки по 80 рублей в сырье, одуреть надо, а были 20 рублей — это уже не смешно, реально хочется сажать сады вокруг, строить там фабрики, работать и жить в саду. Вот тебе счастье. Сейчас преобладает модель информационного человека, который живет в онлайн-среде, у нас такой дефицит реальности, проживания реальной жизни, так что эта формула жизни в саду сейчас очень актуальна.

Сейчас преобладает модель информационного человека, который живет в онлайн-среде, у нас такой дефицит реальности, проживания реальной жизни, так что эта формула жизни в саду сейчас очень актуальна.

— Если бы вы могли обратиться к правительству, зная, что оно точно выполнит вашу просьбу, что бы вы попросили? (Прим. ред.: после продолжительной паузы, очень аккуратно формулируя запрос).

— Поскольку у меня в голове эта тема сада, я бы хотела, чтобы правительство давало возможность людям сажать сады, производить новые продукты из того, что они выращивают, чтобы правительство поддерживало их в этом. Это был бы очень полезный вклад.

— А пока правительство не помогает, а, наоборот, создает барьеры?

— Да нет, они пытаются. Есть даже, насколько я знаю, программы по поддержке сельского хозяйства, помощи предпринимателям, об этом все так серьезно заявления делают, но хотелось бы перейти с трибун к практике. И было бы прекрасно: едешь по Московской области, как по Великобритании, там нет неиспользованного клочка земли, все засажены, все ухожены, люди живут на этих местах, работают, счастливы. Я хочу возрождения культуры земледелия садоводства, производства продуктов, мы обладаем огромными ресурсами и просто их не используем.

— С производством у нас в стране те еще проблемы?

— Недавно была в Амстердаме на выставке производителей пищевых продуктов. Познакомились с нашим торгпредством. Они бьются за то, чтобы наш бизнес продвинуть на европейские рынки и очень печалятся из-за того, что на выставке их почти нет. Единственный русский был из Рязани и тот тщательно маскировался под французский бренд. Стесняются России. Конечно и политика влияет. Европейцы не хотят покупать наше, а мы их. Но есть канал, который запретить невозможно — культура, она позволяет коммуницировать. Если в Амстердаме сейчас не хотят покупать какие-то наши товары, то Чайковский там звучит и русский балет почему-то идет. Это невозможно запретить.

Единственный русский был из Рязани и тот тщательно маскировался под французский бренд.

— А что за проекты у вас с английскими садоводами?

— Англичане привыкли сохранять все традиции, в том числе выращивание старинных сортов яблок. Но они не знают что с ними делать, сбор и хранение яблок настолько дорогой процесс, что им выгоднее вообще не убирать урожай. Мы сделали мобильный цех по переработке яблок. Он представляет собой фургончик, который цепляется к любому транспортному средству, в нем есть все необходимое оборудование, можно приезжать прямо в сад, собирать яблоки, мыть, запекать, и делать разные виды продукции. Вот такая “скорая помощь для садов”, как ее назвали англичане, была создана и с ней мы провели первый фестиваль в Норфолке, где она сейчас и стоит. К сожалению, потом начались все эти политические дела и проект дальше не пошел.

— Интересно, обычно, когда кто-то находит древний рецепт, его используют в качестве конкурентного преимущества, засекречивают. А вы везде им делитесь еще и оборудование передаете, не боитесь что копировать начнут?

— Уже копируют. Даже появились какие-то производители, которые называют себя коломенской пастилой.

— Как вы с ними боретесь?

— Никак не боремся. Создаем новое. Попробуй догони.

— За чашечкой кофе время летит незаметно, но пора заканчивать. Последние три вопроса. Если бы вам предложили возглавить какой-нибудь крупный концерн, например, Бабаевский, согласились бы?

— Не знаю, никогда не надо ни от чего зарекаться. Я уже много лет работаю над своей собственной идеей и мне сложно реализовывать чужие. Например, недавно мне нужно было сделать упаковку на заказ, было очень сложно сделать так, как хочет клиент, а не по-своему. Для меня то, что он хочет, скучно, и банально, но это для меня, а для него же это идеально. Поэтому, если возглавлять какие-то крупные концерны — это уже не творческая работа, а только управленческая. Мое же предназначение — это творчество и вдохновение, я не управленец в классическом смысле. Вот вдохновить — это, пожалуйста.

Возглавлять крупные концерны — это  не творческая работа, а только управленческая

— Ваше отношение к кофе?

— Очень положительное. Для меня кофе — это праздник. Вкус для меня вторичен. Я люблю аромат, предвкушение, возбуждение, предчувствие соприкосновения с чем-то радостным. Так что кофе — это праздник, а я за праздник.

— Обычно я прошу героев поделиться вдохновляющими страничками в сети, но вас почему-то хочется попросить порекомендовать книгу?

— Я давно не читаю художественную литературу для развлечения. Как правило, если мы делаем Чехова, то я читаю Чехова и так далее. Когда я что-то создаю, нахожу в книгах там много вдохновенного, много актуальных мыслей, классики все говорят о вечных ценностях — потому они и классики. Но для меня настоящим откровением стали старые поваренные книги. Это такой кладезь знаний, невероятных вкусов, необычных сочетаний, продуктов, с которыми мы даже никогда не сталкивались. Кроме того, это еще и литература, они же писали не просто рецепты: 300 грамм того, 200 грамм сего, это же целое эссе на тему. Там все так описано, например, книга XVIII века, раздел “Сидр”. Автор задается вопросом: “Почему в России сидр не приживается?”. В Англии, во Франции так хорошо прижился, а у нас нет. Он пишет длинное эссе по этому поводу и в конце приходит к выводу, оказывается, что русский человек он нетерпеливый, не может дождаться периода когда сидр дозреет, он все выпивает на этапе бражки. Я бы порекомендовала такой формат необычного чтива, особенно людям, которые работают в сфере ресторанного бизнеса, производства продуктов питания. Там такой кладезь идей, такой язык, а названия!

Если пропустили, то прочтите первую часть интервью с Еленой.

---

♥ Если вам понравилось интервью оставьте на чай , а эксклюзивные материалы доступны в закрытом «Райт-Клубе»